В начало СБОРНИКА

Никифорова Л.В.

 

Символическая топография путешествий русских государей и проблемы интерпретации культурного наследия

 

 

Поводом к докладу стали два конкретных исторических эпизода, связанные с путешествиями русских царей – Ивана Грозного и Михаила Федоровича. Даже не с самим путешествиями, сколько с их интерпретациями, с необходимостью понимания символического мировосприятия, которое долгое время считалось несущественным при объяснении исторических событий.

Эпизод первый связан с отъездом Ивана Грозного из Москвы в Александровскую слободу, откуда была объявлена опричнина. Мой интерес к этим событиям связан с изучением истории Александровской слободы, которую сегодня без всяких оговорок можно называть государевым двором XVI века, обладавшим функциями столицы.

Уже почти двести лет ведется спор о степени внезапности или преднамеренности отъезда из Москвы царского поезда в декабре 1564 года, продуманности или случайности самого маршрута путешествия в Александровскую слободу. Р. Г. Скрынников пишет: «По кратчайшей ростовской дороге до слободы можно было добраться в три-четыре дня. Между тем царь выехал из столицы в противоположном направлении в с. Коломенское на Москве-реке к югу от столицы. Чтобы попасть отсюда на северную дорогу, царскому обозу надлежало вернуться в Москву или же проехать проселками кружным путем»[1]. Из Коломенского царь повернул на север и, объехав Москву, остановился в селе Тайнинском. После этого он отправился в Троице-Сергиев монастырь, а уже оттуда в Александровскую слободу.

Чрезвычайно устойчива версия внезапности отъезда, блуждания или «скитания», «лихорадочным метаний» пошатнувшегося духом царя вокруг Москвы. Она подкреплялась стереотипом психологической интерпретации деяний Ивана Грозного, а непрямая дорога являлась в свою очередь одним из ее доказательств. Другая версия – о продуманности этого отъезда, о трезвом и холодном расчете, даже цинизме, с которым Иван Грозный разыграл «шахматную партию» - ввел в заблуждение противников, перехватил инициативу и в результате вышел победителем. Ее основным аргументом был не маршрут, а состав царского поезда – Иван Грозный увез с сбой из Москвы вест приказной аппарат, бояр и детей боярских,  а также «всю святость» - иконы и реликвии. А.Н. Панченко как-то отметил по поводу того, что поведение Ивана Грозного часто рассматривают как проявление индивидуальной психологии и даже психопатологии: «По существу, такой подход означает отказ от научной интерпретации»[2]. Полагаю, что нечто подобное можно сказать и о версии трезвого расчета.

Наиболее убедительной представляется третья, предложенная И.Я. Фрояновым в одной из своих последних книг.

Он показал, что топография пути Ивана Грозного представляла собой вовсе не блуждание, она подчинялась символической логике. Накануне отъезда состоялась служба в Успенском соборе, построенном заботами митрополита Петра, покровителя рода московских князей. Царь в главном храме России молил о помощи Пресвятую Богородицу и святого Петра. Свой путь он рассчитал так, чтобы в Коломенском отпраздновать Николин день и помолиться святому чудотворцу Николаю, «скорому помощнику и изрядному ходатаю перед Богом». Иван IV  нуждался именно в скорой помощи, пишет И.Я Фроянов, и поэтому приурочил время своего пути в Александровскую слободу к празднованию дня Николы-чудотворца, чтобы испросить у святого эту быструю помощь. Затем царь поехал в село Тайнинское, где оставался еще несколько дней. Тайнинское тогда было не только местом остановки  великокняжеского и царского поезда по дороге в Троице-Сергиев монастырь. В Тайнинском тоже стояла церковь чудотворцу Николаю, разрушенная впоследствии при Литовском разорении. Из Тайнинского государь отправился в Троице-Сергиев монастырь, желая успеть ко дню памяти чудотворца Петра-митрополита. Этот святой пользовался особым почитанием как покровитель рода Калитичей и Московского государства. Московские князья, а затем цари благословляли старших сыновей своих и наследников, шейным крестом митрополита Петра. И.Я. Фроянов пишет: «Нет сомнений, это моление предполагалось заранее, еще до отъезда государя из Москвы, являясь частью задуманного предприятия. Оно, собственно, началось со службы в Успенском соборе, возведенном некогда по совету митрополита Петра, и было продолжено в Троице-Сергиевом монастыре в день памяти святого. <…>. Царь Иван безусловно хотел испросить и молитвенной помощи основателя обители святого Сергия Радонежского, и высокого покровителя того, кому монастырь был посвящен – Триипостасного господа Бога (Отца и Сына и Святаго Духа)[3].

Александровская слобода, куда затем направился царский поезд, была со времен Василия III не просто загородной резиденцией, а государевым двором, созданным под сенью Троицы[4]. Отстроенная сразу же после перестройки Московского Кремля, она создавалась по образу и подобию двух мест. Во-первых, государева двора в Москве – наиболее зримым подтверждением тому служит колокольня, церковь под колоколы, аналогичная Ивану Великому в Москве, такой тип церкви имел государствообразующие функции[5]. Во-вторых, Троице-Сергиева монастыря – по образу и подобию Троицкого собора был построен Покровский собор Слободы[6].

Политическое в эту эпоху было частью символического, сакрального, а актуальным контекстом религиозно-политической истории этого времени была борьба с ересями. Долгое время, когда политическая история трактовалась в логике атеистического прогресса, ереси XVXVI  вв. оценивались как свободомыслие, протест против религиозной косности. Современные историки видят эти события иначе. Искоренение ересей составляло актуальное содержание русской культуры, усугубляло ее эсхатологическую и мессианскую суть, ставило идею православного царства и правды православия в разряд наиболее острых и жизненно важных вопросов[7]. В этом смысле почитание Троицы было способом манифестации сакральной природы царской власти, актом ее символической легитимации. На этом фоне утверждение государева двора под сенью Троицы  (причем буквально «под сенью» – в непосредственной близости к Троицкому монастырю) хочется назвать демонстрацией верности православию. Но с точки зрения мировосприятия Средневековья, где символические идеи существуют и утверждаются в форме практических действий, где символ чрезвычайно конкретен и осязаем, скорее, это был шаг укрепления в вере, акт охранения великокняжеского дома от «еретических мудрствований» и «волхования».

Выбор Иваном Грозным Александровской слободы в качестве опричной столицы был не только не случайным, но иного выбора у него  просто не было в ситуации острой религиозно-политической борьбы, исход которой без поддержки небесных сил невозможен.

Эпизод второй связан с историей Романовских палат Ипатьевского монастыря, которые в XIX веке превратились в мемориальный музей, «колыбель» дома Романовых. Некоторые исследователи-краеведы, описывая историю этого музея, склонны «удревнять» саму практику мемориализации - сохранения памятных мест, связанных с жизнью и деятельностью известных личностей и толковать ее как прямую предысторию формирования такого  рода музеев.

Однако, музеефикация романовских палат относится к XIX веку, судя по всему, вплоть до конца XVIII века никто особенно и не интересовался местом жительства будущего царя Михаила Федоровича в Ипатьевском монастыре. По мнению современных исследователей строение,  названное в XIX века Романовскими палатами, могло быть гостиными кельями, предназначенными для почетных гостей, возможно, для пребывания во время богомолья ктиторов монастыря Годуновых. В этом корпусе мог жить будущий царь Михаил Романов[8]. Но то, что палаты были «узнаны» в качестве «убежища царя-отрока»[9]  и, по существу, «назначены» на роль мемориального объекта связано не с документами или преданиями, а тем, что Р. Уотман назван сценарием власти «национальной монархии». Этот музей создавался из материала другой эпохи – XIX столетия[10].

Но существует исследовательский стереотип – легитимация современной практики традицией, т.е чем старше традиция, тем она лучше и почетней. Поскольку с Романовскими кельями в Ипатьевском монастыре в этом отношении не все ладно, прецедентом мемориализации выступило паломничество царя Михаила Федоровича в Макарьево-Унженский монастырь в 1619 году. Как известно, в 1613 году Михаил Романов был призван на царство из Ипатьевского монастыря Костромы. Вскоре после воцарения только один раз побывал Михаил Федорович в костромском крае, совершив паломничество в Макарьево-Унженский монастырь в 1619 году, это было самое длительное путешествие за всю историю его царствования.

Современная исследовательница пишет: «В Макариевом монастыре для временного пребывания царственного богомольца были построены деревянные покои, которые были сохранены игуменом Зосимой и стояли до пожара 1669 года. В 1735 г. на их месте были возведены храм Успения Пресвятыя Богородицы и больничные кельи. После отъезда Михаила Федоровича в монастыре был отстроен храм, посвященный его святому покровителю, Михаилу Малеину. В этом случае мы уже сталкивается с сохранением мемориальных зданий, а после их утраты - обозначении памятного места»[11].

Однако не следует модернизировать то далекое время и приписывать ему  более поздние формы сохранения памяти, желая удостоверить настоящее прошлым. Строительство в монастырях специальных келий для пребывания царя со свитой является обычной практикой, начиная с XVI века –  периода формирования самодержавной власти, связанной с особым символическим статусом царя и царства. В память же о пребывании Михаила Федоровича в Макарьево-Унженском монастыре был построен именно храм. Вот как пишет об этом исследователь середины XIX века, которому эта традиция ближе и потому понятнее. «Мирная обитель преподобного Макария позаботилась увековечить в памяти потомства царское ее посещение. Вскоре  по отбытии царя игумен Зосима с братией устроил деревянный храм во имя его ангела преподобного Михаила Малеина при храме Благовещения Пресвятой Богородицы»[12]. После пожара 1669 года восстанавливаются не царские покои, а храм тезоименитого ему святого –придел Михаила Малеина в теплом храме преподобного Макария. Замечу, что место строительства храма тезоименитого Святого явной связи с царскими кельями не имело. И в 1735 году в царствование Анны Иоанновны строится церковь,  а не что-то другое.

Получается, что паломничество Михаила Федоровича в монастырь можно пониматься одновременно и как путешествие его небесного покровителя, а пребывание царя в монастыре одновременно и как гостевание преподобного Михаила Малеина у преподобного Макария. Память именно об этом событии осталась в монастыре – осталась в буквальном смысле. Государь уехал, а преподобный Михаил Малеин остался – благодаря строительству храма событие исторически конкретное оказалось переведено в разряд вечных.

В Костромском Ипатьевском монастыре память о воцарении новой династии также хранилась весьма своеобразно. Долгое время она связывалась отнюдь не с жилищем, а со Святыми воротами монастыря, где инокиня Марфа Иоанновна и Михаил Федорович встретились с Великим Посольством Земского собора, где происходило многочасовое «умоление» принять скипетр, с Троицким собором, где состоялся чин наречения на царство, и, наконец, с Западными воротами, откуда происходило «исшествие» нареченного государя в Москву. Благодаря этим событиям сквозь старую топографию Ипатьевской обители  проступила новая – сакрально-государственная. Через двадцать с лишним лет в 1640-х годах по  повелению Михаила Федоровича территория монастыря была расширена с западной стороны, обнесена стенами, а на месте, где остановился крестный ход, провожавший новонареченного государя, воздвигли башню – «в память исшествия Царя Михаила Федоровича из Ипатиевского монастыря в Москву»[13].

Еще через десять лет в Ипатьевском монастыре строился новый Троицкий собор взамен старого, полностью уничтоженного порохом, хранившимся в подклетах. По повелению Алексея Михайловича была построена новая соборная церковь во имя Живоначальной Троицы с тремя приделами. Два из них восстановливались по образу старого храма: Святого апостола Филиппа и Святого Великомученика Ипатия  Чудотворца. Третий был создан вновь– преподобного Михаила Малеина[14].

Вплоть до рубежа XVIIIXIX веков память о воцарении новой династии была вплетена в христианскую традицию почитания святынь и от нее практически неотделима. Да и нельзя сказать, чтобы эта память была отчетливо выражена. Ипатьевский монастырь жаловали деньгами и землями, он стал к концу XVII  одним из самых богатых монастырей, в монастырь делали богатые и драгоценные вклады, ему передавали реликвии, но объектом специальных путешествий он не был вплоть до царствования Екатерины II.

Нет ничего обидного для современных краеведов и музейщиков в том, что история музея не столько древняя, а процессы мемориализации, легитимировавшие народный характер Российской монархии, характерные для эпохи Николая II, заслуживают не меньшего внимания.

 


 

[1] Скрынников Р.Г. Царство террора. – СПб., 1992. – С. 208. 

[2] Панченко А.М., Успенский Б.А. Иван Грозный и Петр Первый: концепции первого монарха // Из истории русской культуры. Т.II. Кн.1. Киевская и Московская Русь. – М., 2002. – С. 457.

[3] Фроянов И.Я. Драма русской истории: На путях к Опричнине. – М., 2007. – С. 853 – 856.

[4] Кавельмахер В.В. Государев двор в Александровой слободе (опыт реконструкции) // Якоб Ульфельдт. Путешествие в Россию. - М., 2002; Назаров В.Д. Александровская слобода в истории Российского государства XVI века // Александровская слобода: Материалы научной конференции. – Владимир, 1995. – С.7 – 17; Никифорова Л.В. Александровская слобода и наследие Российской государственности // Культурогенез и культурное наследие (Культурологические исследования’ 09): Сборник научных трудов. – СПб., 2009.

[5] Кавельмахер В.В. Большие благовестники Москвы ХVI-го–первой половины ХVII-го века // Колокола. История и современность. 1990. - М., 1993. – С. 75-118; Кавельмахер В.В., Т.Д.Панова. Остатки белокаменного храма XIV в. на Соборной площади Московского кремля // Культура средневековой Москвы XIV–XVII вв. - М., 1995.

[6] Кавельмахер В.В. Покровский собор Александровой слободы и его место в истории русской архитектуры XVI века // Древности Александровой Слободы. - М., 2008. - С. 26 – 30

[7] Юрганов В.Л. Категории русской средневековой культуры. – М., 1998. Особенно . 372 – 373, где проанализирован эсхатологический контекст некоторых календарных дат, связанных с ведением Опричнины. 

[8] Рогов И.В., Уткин С.А. Ипатьевский монастырь. Исторический очерк. – М., 2003. – С. 61.

[9] Самарянов В.А. Палаты бояр Романовых или дворец царя Михаила Федоровича в костромском кафедральном 1-го кл. Ипатиевском монастыре (Исторический очерк по делам и документам Ипатьевского архива). - Рязань, 1892. – С. 6.

[10] Никифорова Л.В. Романовские кельи в Костромском Ипатьевском монастыре: музей в сценариях власти Российской монархии // Вестник СПбГУ (в печати).

[11] Сизинцева Л.В. Музейная деятельность в Костромском крае. Становление и развитие (XIX - первая треть ХХ века. Диссертация на соиск. уч. ст. кандидата культурологи (24.00.03). – М., 1998 (рукопись). Режим доступа: http://siz.exporus.ru/Library/diss2.htm

[12] Вознесенский Е.П. Воспоминания о путешествиях высочайших особ благополучно царствующего Императорского Дома Романовых в пределах Костромской губернии  в XVII, XVIII и текущем столетии. – Кострома, 1859. – С. 8.

[13] Островский П.Ф. Историко-статистическое описание костромского первоклассного кафедрального Ипатьевского монастыря. – Кострома, 1870. – С. 34.

[14] Рогов И.В., Уткин С.А. Ипатьевский монастырь. Исторический очерк. – М., 2003. – С. 70.

 

 

 

В начало СБОРНИКА